Огнь духа супостату не одолеть
(Поэма)
ПРОЛОГ
Во время оно было так:
в деревне некоей кулак,
округу всю зажав в персты,
достиг изрядной высоты.
И, похолопив бедный люд,
присвоил весь излишний труд,
продукт умения и сил
народных масс…
Провозгласил
он свой закон!
Был гнет тяжел.
Кулак на мельнице молол
зерно. И с десяти мешков
(его обычай был таков)
один мешок, отнюдь не мал,
он за помол с народа брал.
Он бдил за мыслию любой.
Его опричники гурьбой
оглоблей били за леском
всех, кто бранился с кулаком.
Но злу назло,
во все года,
добро рождалось завсегда!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Являя смелости пример,
Морозов Павлик, пионер,
жил на селе.
В деревне той
просторной русской красотой
он славен был: девичий стан,
в очах — лазоревый туман
и кровь, невинностью чиста,
ланиты рдила и уста.
Порой случалось — налегке,
в простом цивильном армяке
он шел к околице.
Сума хранила тяжкие тома,
богатство мысли, праздник дум…
Он шлифовал свой дух и ум
над книгою.
Но с давних пор
придирчив был его отбор!
Нет, не Евангелье, как встарь,
а изукрашенный букварь,
Радищев, Кафка и Дидро
слагали все его добро…
Меж многочисленной родни
он одинок был:
все они,
по воле деда-старика,
толклись при троне кулака,
служа без лести. Павла дед
измлада вражий был клеврет.
И в мироеде чтил вождя,
седин почтенных не щадя.
Отец же, деда верный раб,
лицом чернее, чем арап,
препаки темен был душой
и вел себя нехорошо.
Он каждый день селькора бил,
он самогон вонючий пил
и, батраков в поля гоня,
плохие фразы применял.
Что ж Павел?!
Было нелегко
ему стенанья бедняков
безмолвно бдеть. Призвать войска
в пределы власти кулака
вступить и пакости прервать
он мог. Но снова и опять
он мнил:
воздвигнуть власть на ны?
Отнюдь!
Гражданскиа войны
доселе жупел не утих!
Разор на родичей своих
не навлеку! Согнуть в дугу
я ж кулака и так смогу —
могучей силой добрых дел…
Так понимая свой удел,
он в деревенскиа тиши
дарил народу пыл души.
Ребят он грамоте учил,
телят он такоже лечил…
Ну, словом, все, что мог и знал,
ликуя, людям отдавал!
Кулак боялся Павла.
Он мечтой нелепой был пленен:
пионера в горнице ль, на мхе,
склонить к сожитью во грехе.
И вина, Гурии дары,
и шемаханские ковры,
и царь каменьев, чермный лал,
и яхонт-цвет, иссиня-ал,
и все, чем сам обилен был,
сулил дитю седой дебил,
прельщая службой.
Но не раз
пионер давал ему
отказ!
Итак, восторгов детских лет
чураясь,
жил он, как аскет
и в тесной гриднице своей
лишь горстью избранных друзей
да жаркой чашей пунша вкруг
умел украсить свой досуг.
О, час, отведенный игре,
был редок.
Чаще на дворе
его не видели. Согбен,
сидел один он между стен
над букварем.
И шум людской
не мог смутить его покой…
Но подвиг Рок сулил ему!
Однажды,
час воздав письму,
к пюпитру встал он. И, струясь,
конспекта трепетная вязь
пошла в блокнот…
Но чу! Звенит
дверной засов. Доска скрипит.
И поступь движется, тяжка.
В сенях — адепты кулака,
отец и дед.
Настроив слух,
их шепот, мерзостен и глух,
он ловит. Словеса слышны!
Их смыслы злобны, но ясны:
не уплатив налог сполна,
кулёк отборного зерна
кулак упрятал на весну.
Он обмануть посмел страну
в лихой надежде на барыш!
Они прошли. Упала тишь.
Все спит.
Но Павлу не дано
уснуть.
Как юное вино
бурлит и плещет, возмущен,
с гвоздя армяк срывает он,
и в сини глаз горят огни…
«О Монжуа! О Сен-Дени!»
вскричал пионер, взмахнув рукой.
«Изветы тайны роковой —
эпохи перст! Се час настал
усобья!
Частный капитал,
совокупившись для борьбы,
грядет, стозевен! Сей алчбы
не одолеть, не встав в ряды,
засекой грозной для беды.
Кулак кулёк таит окрест?
Так что ж…
Предупредю уезд!»
И вот,
оставив детских игр,
он в лес ушел.
Ни облый тигр,
ни даже сам единорог
остановить его б не смог.
Но пионера медный шаг
сумел услышать вредный враг.
Кулак.
Он в гонг десницей бьет,
он тьму Морозовых зовет,
отца и деда. Тот же час
к стопам его припали враз
клевреты верные.
Страшит
сих псов цепных хозяйский вид!
И впрямь,
кулак — грозней грозы:
дугою бровь, торчком усы…
И мрачной думою свело
порфироносное чело.
Он шлет прикормленную рать
в пути пионера переять
и там же еть.
Уж сеновал
открыл секретный арсенал…
И оба-два уходят в лес.
Под шуйцей каждого — обрез,
промаслен, ладен и суров.
И, хитроумных мастеров
далекой Басры сын и брат,
на тканом поясе булат
висит у деда.
А отец,
не слишком веруя в свинец,
под сюртухом пригрел змею,
клинка толедского струю…
О страшный миг! О горький вид!
Под лаптем снег едва скрипит.
И скрыты блики эполет
сермягой. Пионеру вслед
они грядут.
Размашист ход.
Через кусты — марш-марш. И вот,
часам примерно к девяти,
у Павла
встали
на пути…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Рек дед:
«Ты грех поклал на ся,
извет в губернию неся!
Препаки прочих оный грех…
Вершить худое против тех,
чьи гены, сльясь в полночной мгле,
тебя воздвигли на земле,
вельми нелепо.
Ах! Сей час
да не прельстит Июдин глас
младую душу!
Зри зело:
за лесом — мирное село,
родимый дом, ручей, покос…
Там в томной неге ты возрос,
резвясь под сенью горних кущ.
Не навлекай же грозных туч
на сей приют, о внучек мой.
Пойдем домой!»
«Пойдем домой!», —
вскричал отец со старцем в лад.
Куда ни глянь — вперед иль в зад,
кудесный лес вращал главой:
«Пойдем домой, пойдем домой!».
И несся вихрь, свинцово-сер…
Но не склонился пионер
под грузом пакостных словес…
Он баял:
«Пусть грозит обрез,
пускай,
как деву Жанну встарь,
меня возложат на алтарь,
вам все равно не сдамся я!
И кровь, о мщеньи вопия,
падет с небес.
И – о! — тяжка
рука уездной ВЧК
настигнет вас во цвете лет,
дрянной отец и подлый дед!
Позор предвечный — ваш удел!
Пустите ж! Ныне масса дел
во граде ждет меня:
кружок,
где изучают, есть ли Бог,
и митинг «С Блоком по пути ль?»,
и семинар «Даешь утиль!»,
и сбор дружины, наконец…
С дороги, дед! Уйди, отец!».
Но рек отец:
«Сынок, внемли!
Метет поземка по земли
и златокудрый Феб коней
уводит. Сделалось темней.
Аз мыслю: се — не токмо мрак.
Се сам Диавол козней знак
забил меж дряхлым и младым.
Убдись:
села родного дым
ужели мил?
Ужель цена
тебе такая не страшна?».
Дитя притихло. Аки млат,
отцовский строгий постулат
на душу пал.
Душа, юна,
стремилась к пре!
Одначь, она
металась в немощи найти
к словам отца паллиатив.
Смятенно юноша умолк.
Узрев сие, матерый волк,
отец презренный продолжал
вонзать отравленный кинжал
хитросплетений в детский слух:
«Коль нас не жаждешь слушать двух,
оборотись на плач пейзан!
Ответствуй: есть ли в том изъян,
что хлеб, припрятанный в земле,
спасет от глада в феврале
всю вёску?
Право, милый сын,
ты телом мал, но исполин
умом и духом! Ты постиг
благую высь премудрых книг.
Помысль же: разве б поступил
так твой любимый Автандил,
иль Дон-Кишот, иль сам Ферхад?
Ах, Павлик, вижу я и рад,
что ты одумался. Вернись!
Не погуби младую жисть
свою!».
И дед вторил, включась:
«Интеллигент приемлет власть
лишь как систему. Сам же — вне
любой системы. На коне
лишь тот, кто партий без и сект
шлифует гордый интеллект.
Ах, внучек,
мерзок и нелеп
сухих догматов черствый хлеб!».
Но в пылком сердце гнев созрел,
и отрок рек:
«Для лживых стрел
оппортунистов я не цель!
Уж много минуло недель,
как пионер я! И в грудях
пылают думы о людях.
Пригоже ль доли мнить иной,
дондеже Родина со мной?
Вот дело в чем. И не свернуть,
в натуре, мне. Откройте путь!».
«Так устрашись же,
скверный внук!», — дед возопил.
В сплетеньи рук его мохнатых,
мир страша,
секира звякнула, дрожа
и жаждя крови.
«Видит Бог», — рек Павлик, —
«суд чрезмерно строг.
Но пусть! Как ангельский венец,
приемлю муку!».
Уж отец,
кривой усмешкой щеря рот,
воздвиг высокий эшафот…
Ступень к ступени, двадцать пять
шагов осталось прошагать
до края жизни. Но пионер
не устрашился крайних мер.
Отнюдь!
Напротив: тих и строг,
на плаху юноша возлег
и, выю гордую склонив,
он бдил просторы тучных нив
и дивных пажитей красу…
Природа плакала в лесу.
Рыдала мать сыра-Земля,
пощады истово моля…
Но пала сталь!
Ужасный дед
исполнил мерзостный обет.
ЭПИЛОГ
Но есть Закон!
Народный гнев,
как варварийский борзый лев,
как Окиян мятущий шквал,
злодеев сих не миновал.
Случился страшный им конец!
В оковах движется отец,
а за отцом плетется вслед
на Соловки преступный дед…
Да, есть законы, твердь и стать!
Убийцам их не миновать…
«В краю, где барин — бел-медведь», —
суд возгласил, —
«да страждут впредь!
В гнилом бараке пусть несут
молитву,
суть которой — труд…»
…А тело Павлика в лесу
ни злого волка, ни лису
не привлекло.
И праха плен
его не взял:
он стал нетлен.
Он — в небеси, премудр и строг…
И это, дети, вам урок!
1986-1987, 1999
◀ Вернуться в стихи